Каменный мешок - Страница 3

Это при том, конечно, условии, что он позволил бы ей выйти в эту самую дверь.

Она ошеломленно уставилась на него, не в силах понять, почему он ударил ее. Никогда прежде он не поднимал на нее руку. За три месяца, что прошли с их женитьбы, — ни разу.

— Ты чего? За что ты ударил меня? — сказала она, хватаясь рукой за висок.

— Думаешь, я не видел, как ты пялилась на него? — прошипел он.

— На него? На кого?.. Ты про Снорри, что ли? Пялилась на Снорри?

— Думаешь, я ничего не заметил? У тебя вся рожа опухла от похоти, думаешь, я не заметил?!

Впервые она видела его таким. Никогда прежде не слышала от него этого слова — похоть. О чем он вообще? Да, они немного поболтали со Снорри в прихожей. Она просто хотела сказать Снорри «спасибо» за то, что он забежал к ним занести пару вещей, которые она забыла у хозяина, — а приглашать зайти не стала, муж весь день в плохом настроении, ни к чему. Снорри рассказал ей смешной случай из жизни хозяина, они посмеялись, а там Снорри и ушел.

— Я просто болтала со Снорри, ты ж его знаешь, — сказала она. — Что с тобой? Ты весь день не в себе, что такое?

— Ты что, сдурела? Ты что, перечить мне намерена?! — спросил он и подошел почти вплотную. — Я все видел в окно, ты плясала вокруг него, как шлюха!

— Да нет, ну что ты…

Он снова ударил ее по лицу кулаком, она не удержалась на ногах и упала на посудный шкаф, даже не успела рукой закрыться.

— Не смей мне вешать на уши лапшу! — заорал он. — Я видел, как ты на него смотрела. Видел, как ты его подначивала! Своими глазами видел! Блядь подзаборная!

Еще словечко, какого прежде от него не слыхивали.

— О боже мой, — застонала она.

Верхняя губа кровоточила, во рту стало солоно от крови и от слез.

— За что? Что я такого сделала?

Он навис над ней, словно собирался бить ее дальше. Красный как рак от ярости, глаза налиты злобой, зубы сжаты. Топнул ногой что было сил, повернулся к ней спиной и вышел вон из подвала. Она не двинулась с места, не в силах понять, что произошло.

Частенько вспоминала она тот день, и чем дальше, тем чаще. Все время думала: а изменилось бы что-нибудь, наберись она смелости не уступить насилию, решись она в ту же секунду выйти вон и оставить его навсегда — а не примись, как было на самом деле, оправдывать его и обвинять себя, искать объяснения его выходкам? Ведь должно же быть какое-то объяснение! Нет, что-то его заставило так поступить. Наверняка она что-то такое натворила, сама того не понимая, а он заметил. Ну конечно! И она поговорит с ним об этом, когда он вернется, и пообещает впредь вести себя хорошо, и все будет как прежде.

Она никогда раньше не видела, чтобы он вел себя так — ни с ней, ни с кем другим. И с ней, и с остальными он всегда был человеком спокойным, можно даже сказать — степенным. Это-то ей в нем и понравилось больше всего в начале знакомства. Ну и что, что немного мрачный да молчаливый? Работал он в Лощине у одного торговца, а она прислуживала у его брата, и он от случая к случаю навещал их по делам своего хозяина. Так они и общались года полтора. Лет им было примерно поровну. Он все время говорил, мол, батрачить надоело, а вот хорошо бы наняться матросом. Так и заработать можно неплохо, глядишь, хватит и на собственный дом, и он сам будет себе господином. Батрачить — это недостойно человека, на тебя все смотрят сверху вниз, да и какой там заработок! Считай, что и нет его.

Так ведь и ей опостылело в горничных ходить! Хозяин мало того что скупердяй, каких свет не видывал, так еще и повадился лапать служанок, а баба его — сущий тролль, ух как любит страху нагнать, служанок держит в ежовых рукавицах. Впрочем, чем бы ей по-настоящему хотелось заняться, она не представляла. Никогда всерьез не думала о будущем. С малых лет только и знала, что прислуживать. Уборка да стирка — вот и вся ее жизнь.

А он меж тем все чаще наведывался к хозяину, не пропуская и кухню, где она работала. Они говорили о том о сем, и долго ли, коротко ли, она рассказала ему про ребенка — у нее девочка, скоро будет три года. Он ответил, что сам знает. Мол, расспрашивал про тебя разных людей. Тут-то она впервые и сообразила — он, оказывается, давно хочет познакомиться с ней поближе. Решила сходить за дочкой, та с детьми хозяина играла на заднем дворе.

Увидев их с девочкой, он сказал, видать, ты из тех, кому романы охота крутить. Сказал, весело улыбаясь, — так она решила тогда. Это ведь только потом он принялся ежедневно бранить ее распутной девкой — ни от чего ей не было так больно, как от этих слов. Дочку никогда не называл по имени, выдумывал для нее мерзкие прозвища, а чаще всего просто бросался словами вроде «выблядок» и «калека».

Никаких романов она, конечно, не крутила. Девочка не виновата, что оказалась незаконнорожденной. Ее отец, рыбак из Коллиева фьорда, утонул двадцати двух лет от роду — попал в жуткий шторм, вместе с ним сгинуло еще трое. Он и не знал, что оставил подругу беременной. Но называться вдовой ей было как-то не к лицу — ведь они не успели пожениться, хотя и собирались.

Он сидел себе посреди кухни и слушал, и тут она заметила — дочка ни за что не хочет к нему подходить. Застенчивостью малышка вообще-то не отличалась, но как он позвал ее подойти поближе, схватилась что было сил за мамину юбку и не сдвинулась с места. Вынул из кармана леденец, протянул ей — девочка ни в какую, еще глубже зарылась в складки юбки и заплакала, мол, хочу обратно на двор к ребятам. А ведь так любила леденцы.

Спустя два месяца он сделал ей предложение. Ничего похожего на то, как она себе это представляла по разным девичьим книжкам. Разве так ухаживают? Они просто ходили погулять в город, смотрели картины с Чарли Чаплином. Ей Чаплин очень нравился, она смеялась от души над приключениями непутевого бродяги. Поглядывала то и дело на него — он все время сидел словно каменное изваяние. Однажды вечером, выйдя из кино, они стояли на улице, ждали попутную машину обратно в Лощину, и тут он сказал, что им надо пожениться. Просто прижал к себе и сказал: