Каменный мешок - Страница 87

— Это нельзя, — объяснила она. — Он запросто найдет меня там и заберет домой, чтобы я рожала здесь. Он же хочет, чтобы никто не узнал, что это мой ребенок. А мы просто скажем, что ребенка нам подбросили, и отдадим его на воспитание хорошим людям. Против этого он ничего не сможет. И все будет в порядке.

— Но он же говорит, что убьет малыша.

— Он этого не сделает.

— Мне так страшно, — сказал Симон. — Почему все должно быть так? Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать.

Симон едва не плакал от ужаса.

И вот теперь он стоял на кухне и смотрел на маму. Она лежала на кухонном полу, на одеяле — только на кухне и было достаточно места, а в спальне жил Грим — и тужилась изо всех сил, сжимая зубы, чтобы не закричать. Томас был с отцом, за закрытой дверью — это Симон подкрался к двери и затворил ее.

Миккелина сидела на полу рядом с мамой. Мама силилась не проронить ни звука. Вдруг дверь в спальню распахнулась, и оттуда вышел Томас. Он шел на кухню. Грим сидел на кровати и стонал. Послал Томаса за кашей — на столе осталась не тронутая им тарелка — и сказал, мол, сам тоже поешь.

Томас обошел маму стороной, а Симон и Миккелина смотрели. На белый свет как раз появилась головка младенца. Мама изо всех сил напряглась и потянула дитя за голову, следом появились и плечики.

Томас взял со стола тарелку и ложку, и тут мама заметила, как сын на ходу собирается запихнуть ложку с кашей себе в рот.

— Томас! Ради всего святого, не трогай эту кашу! — закричала она, едва не потеряв сознание от ужаса.

В доме наступила мертвая тишина. Дети повернулись лицом к маме, на полу с новорожденным в руках. А мама смотрела на Томаса, который так перепугался от маминого вопля, что выронил тарелку из рук. Она упала на пол и разбилась.

Из спальни раздался скрип кровати.

Грим вышел в коридор и встал в дверях на кухню. С высоты своего роста он глянул вниз, на маму и новорожденного в ее руках, лицо исказила гримаса омерзения. Глянул на Томаса, на осколки тарелки, на кашу на полу.

— Не может быть, — едва слышно, качая головой, произнес Грим.

Впервые в его тоне удивление. Впервые он ошеломлен. Он давно пытался понять, что же с ним такое, и вот наконец отгадка. Он снова опустил глаза на маму.

— Ты меня отравить решила? Кормишь меня ядом?! — ахнул он.

Мама подняла глаза на Грима, Миккелина и Симон не посмели. Томас, не шелохнувшись, стоял там, где уронил на пол тарелку с кашей.

— Будь я проклят! Я же начал догадываться! Черт побери! Меня же всего жгло изнутри! Ногой-рукой двинуть не мог! И такая боль, такая адская боль…

Грим подскочил, налетел на шкаф, стал выдергивать ящики и швырять их на пол. На него нашло. Сбросил все с полок на пол, вытряс все из ящиков, наконец нашел старый пакет из-под молока и швырнул его об стену. Пакет лопнул, и оттуда вывалилась стеклянная баночка.

— Вот оно, да?! — заорал он, поднимая склянку и наклоняясь над мамой.

— Сколько времени ты меня травишь, а? — прошипел он.

Мама смотрела ему прямо в глаза. Рядом с ней на полу стояла горящая свечка и лежали ножницы — пока Грим громил кухню в поисках яда, мама в спешке выхватила их из ящика и нагрела на пламени свечи, обрезала дрожащими руками пуповину и перевязала ее.

— Отвечай, блядь такая!! — заорал Грим.

Ей ни к чему было отвечать. Грим все понял и так — по ее глазам, по выражению лица. Увидел наконец противную себе волю. Понял, что она, глубоко внутри, не отдала ему ни пяди, так никогда и не уступила ему, хоть он бил ее смертным боем, осталась несломленной, хоть он столько раз ломал ей кости. Он увидел все это — ее молчание сказало ему лучше всяких слов, как она презирает его, как ненавидит. Беспомощная, лежит на полу с окровавленным ребенком американского солдата в руках, но не сдастся никогда.

Никогда не сдастся. Не с этим ребенком в руках.

— Оставь маму в покое, — тихо сказал Симон.

— А ну дай его сюда! — заорал Грим. — Змея подколодная, отравительница, дай мне его сюда немедленно!

Мама покачала головой и ответила тихонько:

— Никогда ты его не получишь.

— Оставь маму в покое!

Это снова Симон, погромче.

— А ну давай его сюда! — бушевал Грим. — А не то я вас обоих убью! Всех вас убью! Всех вас!! Всех убью!!!

Изо рта у него пошла пена.

— Чертова шлюха! Решила меня убить! Одурела совсем! Как ты посмела! Убить меня!

— А ну прекрати!!! — заверещал Симон.

Мама одной рукой прижала новорожденного покрепче к груди, а другой стала шарить на полу, искать ножницы. Ножниц нигде не было. В ужасе она оглянулась вокруг, забыв на миг про Грима, но ножницы исчезли.

* * *

Эрленд поднял глаза на Миккелину.

— И кто же забрал ножницы? — спросил он.

Миккелина стояла у окна, спиной к гостям. Эрленд и Элинборг переглянулись — у обоих возникла одна и та же мысль.

— Вы — единственный человек, который знает, что произошло? — спросил Эрленд, не получив ответа.

— Да, — ответила Миккелина. — Кроме меня, не знает никто.

— И кто же забрал ножницы? — повторила за боссом Элинборг.

28

— Ну что, хотите познакомиться с Симоном? — спросила Миккелина.

Ее глаза блестели от слез.

— С Симоном?

Эрленд не понял, о ком она. Ах да, человек, который заехал за ней на машине на Ямный пригорок.

— Вы своего сына имеете в виду?

— Нет, не сына, брата, — сказала Миккелина. — Хотите познакомиться с моим братом Симоном?

— Он еще жив?

— Да, жив-здоров.

— Тогда нам надо с ним переговорить, — сказал Эрленд.

— От этого не будет большого толку, — предупредила Миккелина и мило улыбнулась. — Но повидать его стоит. Ему приятно, когда его навещают.